Прикосновение было диким.

Отчаянным.

Она откинулась назад, губы от удивления сложились в алое кольцо. Глаза огромные – я видел, как оба ее зрачка расширились от неожиданности. Ее правая рука искала поддержки, пальцы сложились в один отчаянный коготь, но рядом не было ничего, что смягчило бы падение.

Лишь пустота воздуха.

Голова с хрустом ударилась о край стола, через секунду или две тело сползло на пол.

Я указываю точное место, куда два дня назад рухнула София. Оставив на руках Клэр новую кровь, хотя реальная физическая кровь и не пролилась в ту ночь.

В ответ моя жена вздрагивает. Она наверняка догадывается, что произошло потом.

Настала наша очередь смотреть друг на друга в потрясенном молчании. Тело Софии распростерлось между нами, спина перекошена. Внезапное понимание: она не шевелится. При падении она потеряла сознание. Гнев растаял в твоих глазах. Я смог пошевелиться – и бросился к Софии. Ты тоже. Ее лицо было бледным, даже бесцветным. Грудь не двигалась. Зловеще. Никаких признаков дыхания. Я наклонился и приблизил щеку к ее ноздрям. Ничего не почувствовал. Даже самого слабого обнадеживающего трепета у моей кожи. Я встал на колени и дотянулся до запястья. Пульса не было. Ты присела на корточки рядом с ней и прижала два дрожащих пальца чуть ниже уха, пытаясь нащупать пульс там. Но тоже ничего не нашла.

Шли минуты. Мы снова посмотрели друг на друга, на лицах был написан ужас. В твоих глазах носились волны страха. Жуткое понимание того, что случилось с Софией, повисло над нами, обесцветив наши души. Через несколько минут, показавшихся вечностью, ты прошептала, что не хотела сделать ей ничего плохого. Но твои слова растворились в воздухе, когда до тебя дошло, что София не просто потеряла сознание.

Ты ее убила.

Не знаю, что на меня нашло. Мне нужно было, чтобы ты ушла из кабинета. Почему-то я не мог вынести и тебя, и Софию в одном месте. От того факта, что ты сидела на корточках у ее мертвого тела, становилось еще хуже.

Я сказал тебе: уходи. Уходи и забудь все, что здесь произошло. Сию секунду убирайся к черту. Оставь меня, я сам во всем разберусь. Напиши в дневнике, что я ушел в кабинет, а ты весь вечер смотрела телевизор. Весь завтрашний день сиди дома.

Ты смотрела на меня, моргая и не понимая, что я пытаюсь сказать. Но вскоре догадалась, что я предлагаю тебе простой выход. Я знал, что ты послушаешься. Так и вышло: ты пробормотала «прости» и что сделаешь в точности все, как я сказал. Потом ты выскочила из кабинета, по лицу у тебя текли слезы. Дверь хлопнула, и ты исчезла в темноте.

– Неужели ты пытался защитить меня во второй раз? – Клэр трясет головой, лицо перекошено от испуга. – Во второй.

Мне нечего ей на это ответить. Несмотря на весь абсурд ситуации, мое сердце разрывается при взгляде на нее. Наверное, это ужасно – вдруг обнаружить, что на тебе лежит груз двух смертей. Особенно если одна жертва – любовница твоего мужа, а вторая – твоя собственная дочь.

Мне позарез нужен виски. Но в той бутылке ничего не осталось. Надо почувствовать на языке успокаивающую тяжесть алкоголя. Я иду к буфету в дальнем конце кабинета и достаю из него лучшую бутылку бордо в моей коллекции – «Шато Мутон-Ротшильд» 1945 года. Факт: эта бутылка обошлась мне в 7800 фунтов на аукционе «Сотбис» в январе 2012 года. Я купил ее в приступе безумного сумасбродства через две недели после того, как получил четверть аванса за роман «На пороге смерти». Но если мне все равно предстоит сесть в тюрьму из-за того, что случилось с Софией, я ведь могу выпить свою лучшую бутылку до того, как она достанется кому-то другому?

Я вытаскиваю пробку. В ноздри ударяет аромат мокрых газет и давно не мытого золотого ретривера.

Запах большой, разорительной ошибки.

Я громко вздыхаю и валюсь обратно на диван рядом с Клэр. Сумасбродство, как я теперь понимаю, есть не что иное, как дорого обходящаяся форма иллюзии.

Клэр кашляет. Я смотрю на нее.

– Что… что ты сделал с телом Софии? – спрашивает она хмуро, из чего следует, что она предпочла бы не знать ответа. – Как она оказалась в Кэме?

– Я поднял ее с пола, – говорю я. – Выбрался в сад с…

В дверь стучат.

Я застываю. Клэр тоже.

– О нет… – говорит она.

Я знаю, кто за дверью. Клэр тоже знает. Холодный ужас проникает мне в сердце, сжимая его в ледяной кулак. Виски, который я прикончил раньше, должно быть, обострил мои чувства.

Человек стучит опять. Два раза.

– Не… – Голос Клэр – перепуганный шепот.

Я оборачиваюсь к ней. Она невидяще подается ко мне.

Наши тела соприкасаются.

Из моей головы испарились все факты. Они уже не имеют значения и перестали меня интересовать. Мой мозг больше не желает перебирать возможности и метаться между неприемлемыми опциями. Он сдался и уже не ищет смысла вещей. Ибо здравомыслящая часть меня утонула в чем-то необъяснимо иррациональном. В чем-то более глубоком и инстинктивном.

В чем-то изначальном.

Имеет значение лишь женщина у меня в руках, мое здесь и сейчас. Мое прошлое, настоящее и будущее.

И ничего больше.

Я никогда не замечал, что волосы Клэр так приятно пахнут жасмином. Никогда не знал, что у нее такая мягкая, такая соблазнительная кожа. Никогда не представлял, что ее теплое тело, вздрагивающее сейчас рядом со мной, может быть таким нежным и хрупким. Я должен был понять давным-давно, что человек, которого я так долго искал, все это время был рядом. Поразительно, что может сделать с душой один-единственный посвященный воспоминаниям день.

Что есть любовь, как не внезапная волна достоверности? Что есть любовь, как не желание испытать эту пугающую магию снова и запомнить ее всю, вплоть до мельчайшего проблеска звездной пыли, который она оставит после себя?

Я протягиваю руку и стираю слезу со щеки Клэр. Время и факты застывают на эти две благословенные секунды.

Они уже не имеют значения.

Снова стук.

Вторжение разрезает нас, словно нож. Жестокой волной выносит в ужас настоящего. Да, на этот раз мы знаем, что у нас нет выбора. Мы разделяем наши тела. Я стаскиваю себя с дивана. Клэр делает то же самое. Она осторожно шагает – лицо как у человека, идущего на виселицу. Я несусь вперед, чтобы оказаться между нею и дверями.

– Я открою, – говорю я.

Она бросает на меня молчаливый благодарный взгляд.

Расстояние между диваном и дверями моего кабинета – примерно семь ярдов. Но сегодня они ощущаются как семь миль. Семь мучительных миль. Я подхожу к дверям и поворачиваю защелку. Клэр становится позади и обхватывает меня руками за пояс. Дверь открывается с резким гулким скрипом. Сильный порыв ветра врывается внутрь, бьет меня по лицу и разбрасывает по полу сухие листья из сада. И конечно, в темноте маячит силуэт того самого человека, которого мы ждали. Позади него высокий мужчина, одетый в форму, лицо скрыто в тени.